«Гласность» и свобода - Сергей Иванович Григорьянц

в борьбе с демократией использовал далеко не все возможности, которыми он в достатке располагал.

В Лондоне я еще раз обедал с владельцем агентства «Рейтер» лордом Томсоном, который в Нью-Орлеане обдумывал, как помочь «Гласности». Было это в одном из закрытых лондонских клубов и, возможно, впервые в его истории туда была допущена женщина – Алена Кожевникова, переводившая меня, что вызывало нескрываемое удивление у остальных. Но теперь это был просто обычный вежливый обед. Когда я встретил лорда Томсона через пару лет в Москве, он узнал меня уже с большим трудом.

Завершая выборочные рассказы о встречах на Западе, было бы неверно не упомянуть о еще одной, более поздней поездке в Испанию.

В декабре девяностого года мне в Москву позвонил из Мадрида хорошо знакомый мне и говоривший по-русски испанец, с которым мы уже не раз беседовали в центре конференций и встреч, посвященных переменам в Восточной Европе. Мы были в хороших отношениях. Он пригласил меня на конференцию о правах человека в Восточной Европе. Я согласился приехать, и он сказал, что билеты на самолет будут заказаны и будут ждать меня в Шереметьево. Советские граждане не имели права пользоваться иностранной валютой, а соответственно, и не могли купить билеты зарубежных авиакомпаний. С визами в Москве все прошло на редкость легко, но когда я приехал в аэропорт, то встретился с неожиданностью. Билет оказался на «Boing–747», а эта модель имеет внутренний второй этаж – небольшой салон клипер-класса. Именно в этот салон и был заказан мне билет, который, следовательно, стоил в два-три раза дороже обыкновенного, правозащитные организации таких билетов не заказывают. Я с удивлением поднялся в салон и обнаружил там Анатолия Собчака – только мы с ним со скамеечками для ног и пледами летели в этом салоне.

В это время Крючков настоял на совместном армейско-милицейском патрулировании улиц. В Москве в нем не было необходимости – никаких беспорядков в городе не было, но, как сказал Собчак, в Ленинграде патрулирование идет и никаких проблем не вызывает. С этими разговорами мы прилетели в Мадрид. Я уже упоминал о Собчаке в связи с событиями в Тбилиси. Что-то в его деятельности я понимал уже тогда, что-то стало ясно позже (в разговорах с Яковлевым, воспоминаниях Николая Рыжкова, информации о его вступлении в КПСС в конце 1988 года), так или иначе большого доверия он у меня не вызывал, но то, что происходило в Мадриде, превзошло все мои ожидания.

Положение было напряженным. В самом разгаре была Война в заливе. Кувейт и Испания объединены Средиземным морем и было видно, как серьезно здесь к этому относятся: в аэропорту – танки, я впервые видел в Европе полицейских с автоматами.

На следующий день начинается конференция, на которую кроме нас с Собчаком, приглашен из-за границы только польский сенатор Збигнев Ромашевский, приехавший с женой Зосей. Мы с ним давно знакомы, однажды я даже пару дней ночевал у него в Варшаве, именно Збигнев по сути дела и сверг Ярузельского. Когда его, известного физика и члена КОС-КОР’а23, освободили из тюрьмы после введения военного положения, он поехал в США, где у американских поляков собрал изрядный фонд помощи задержанным и уволенным с работы за участие в митингах и демонстрациях. В результате уволенные стали вместо зарплаты получать деньги из фонда, а демонстрации стали такими массовыми, что Ярузельскому пришлось уйти в отставку. Збышек недолго был директором радио и телевидения Польши, его немедленно снял президент Лех Валенса после обнародования его подписки о готовности сотрудничать с госбезопасностью под кличкой «Болек».

Конференция в Мадриде была необычной. Мы втроем и с нами трое испанцев сидели за столом на сцене и последовательно день за днем обсуждали разные темы о переменах и правах человека в Восточной Европе, а нам внимал огромный тысячный зал, совершенно не принимавший в этом участия. Обычно так правозащитные конференции не проводят.

Но самое удивительное началось, когда испанцы попросили меня председательствовать, и Собчак день за днем начал ставить меня в совершенно неудобное положение. Скажем, как ведущий, я первым говорил довольно обычные, если не банальные для правозащитника вещи о положении в Европе, в частности, о войне на Ближнем Востоке. Что-то говорит Ромашевский, что-то поочередно испанцы, но среди прочих – выступление Собчака, и он говорит, что в Советском Союзе и народ и руководство страны безмерно любят Саддама Хусейна и оказание ему военной помощи в захвате Кувейта весьма вероятно. И это говорится в стране, где война в Персидском заливе воспринимается как нечто очень близкое и опасное, а главное – это совершенно не соответствует действительности! В Советском Союзе в это время ни правительство, ни военные, ни тем более общество совершенно не думали о помощи в агрессии Саддаму Хусейну, в стране совсем другие заботы. Был, правда, полусумасшедший генерал Филатов, который в журнальчике «Старшина – сержант» писал нечто подобное, но он был единственным на всю страну.

В результате мне, ведущему, приходилось комментировать докладчика, успокаивать испанцев, говорить, что это личное мнение господина Собчака.

Но на следующий день все становится еще краше. Речь идет о положении в Советском Союзе и, естественно, все говорят о недавнем событии – захвате десантниками Вильнюсской телебашни и убийстве тринадцати журналистов. Все говорят, в том числе и я во вступлении, что это ужасно, о неясности участия в этом Горбачева, но когда очередь доходит до Собчака, он говорит дословно следующее:

– Если вообще стоит говорить о событиях в Литве, надо иметь в виду, что преступления в области прав человека, совершенные нынешними так называемыми правительствами прибалтийских республик, далеко превосходит все, что совершил даже Сталин в Советском Союзе.

И я опять вынужден говорить, что это личное мнение господина Собчака и что оно не подтверждается никакими фактическими данными. Кроме сути того, о чем говорит Собчак, я оказываюсь в странном положении – не вполне прилично, когда ведущий начинает комментировать, да еще и резко критиковать докладчиков, но кроме меня это просто некому сделать.

Я ничего не могу понять, за завтраком в гостинице мы со Збышеком и Зосей перестали пускать Собчака к себе за столик, но с него как с гуся вода. На третий или четвертый день в перерыве я говорю знакомому испанцу, что не могу понять поведения Собчака и что мне как ведущему не пристало комментировать чужие доклады. На что слышу очень странный ответ:

– Да вы, господин Григорьянц, просто не замечаете, кто сидит в первом ряду. Там только советские дипломаты.

И я смотрю